23.08.2017 Защитники Белого дома вспоминают дни путча ГКЧП

«Я взял пять противогазов и пошёл к Ельцину»: Бизнесмены — об августе-1991

«Я взял пять противогазов и пошёл к Ельцину»: Бизнесмены — об августе-1991

19 августа 1991 года за президента России не было стыдно. Около 9 часов утра охрана сообщила Борису Ельцину, что у правительственного посёлка Архангельское-2, где он тогда находился, замечены вооружённые сотрудники КГБ, а к Москве идут танки. Ельцин не остался на даче, а надел бронежилет и сел в служебный автомобиль, чтобы открыто ехать к Дому Советов РСФСР, где собрались противники ГКЧП. По пути Ельцина никто не остановил, и через несколько часов он смог зачитать воззвание к народу, взобравшись на один из танков, окруживших здание. В толпе, которая его слушала, были люди разных возрастов, профессий и убеждений. Среди них было много советских предпринимателей, которые пришли к Белому дому защищать не столько демократию, сколько рынок. По случаю очередной годовщины поражения путча «Секрет» публикует воспоминания этих людей.

Владислав Тетюхин, меценат

Августовский путч 1991 года круто изменил жизнь Владислава Тетюхина. С конца 1970-х он возглавлял титановую лабораторию во Всероссийском НИИ авиационных материалов в Москве и не собирался оттуда уходить. Однако через полгода после поражения ГКЧП сотрудники Верхнесалдинского металлургического производственного объединения (ВСМПО), на котором он работал с конца 1950-х, попросили его вернуться на предприятие, чтобы спасти его от разорения. Через несколько лет учёный Тетюхин превратился в олигарха. О том, как его судьба сложилась дальше, «Секрет» рассказывал в очерке «Советский святой».

Я и мои сыновья в дни путча ГКЧП стояли у Белого дома. Мы были не за Ельцина, а против того, чтобы что-то делали, не спрашивая нашего мнения. Я простоял там два дня, события развивались интересно.

Когда нас выстраивали вокруг Белого дома, чтобы мы держали друг друга за руки, подошёл товарищ, который прошёл Афганистан. Он сказал: «Если на вас будут идти, не сопротивляйтесь, просто стойте и терпите. Будет страшно, но старайтесь себя убедить». Мы так и не поняли, как можно себя убедить, но «Альфа» в итоге проявила мудрость и на людей не пошла.

Боялись в те дни только «Альфу». Мы беседовали с танкистами, и они были настроены мирно. Эпизод с гибелью людей на Садовом... Непонятно, что там произошло. Думаю, танкисты просто заблудились. Среди зрителей было много пьяных. Они могли начать их провоцировать, кидать бутылки.

Точка предельной деградации советских лет для современной России — пик развития

Ельцина я, конечно, тогда уже знал. В первую очередь как первого секретаря Свердловского обкома КПСС. В то время по его инициативе наконец построили дорогу из Екатеринбурга в Нижний Тагил. До этого она была просто кошмарная. Только воля и диктат Ельцина заставили её отремонтировать. Эта дорога до сих пор в порядке.

Но роль Ельцина в целом я оцениваю не очень позитивно. Однажды я был на переговорах в Париже, и там на площади Согласия ко мне подошёл чернокожий. Когда он узнал, что я русский, тут же похлопал указательным пальцем по шее, изобразив нашего выпивающего президента. Такая у него была характеристика для русского лидера. Это было не очень приятно.

С другой стороны, если мне нужно было связаться с Ельциным, достаточно было просто отнести письмо к Боровицким воротам в его приёмную — и оно до него доходило. Сейчас подобное невозможно представить, а вот Ельцин не забывал земляков.

 

К советскому прошлому я, несмотря ни на что, отношусь позитивно. Вы говорите, что я бы свой медицинский центр при Советах не построил? Вспомните Евгения Мешалкина. Ему дали переехать в Новосибирск и открыть там великолепные центры: кардиологический, ортопедический и нейрохирургический.

Конечно, к распаду Союза система деградировала. Заключительный период той эпохи (со второй половины власти Брежнева) — время снижения интеллектуального потенциала, эпоха поцелуев и наград. Андропов мог бы изменить ситуацию, но он быстро угас.

Но и точка предельной деградации советских лет для современной России — пик развития.

Аркадий Борисов, индивидуальный предприниматель

После путча медали «Защитнику свободной России» получили около 2000 человек. Большинство — ещё в 90-е, из рук Ельцина. Только один человек получил награду спустя многие годы по указу Путина — ИП из деревни в Костромской области Аркадий Борисов. В то время он, ветеран Афганистана, жил в Москве и владел небольшой торговой фирмой. Для этого материала Борисов рассказал свою историю впервые.

Я родился на Волге, в маленькой деревеньке на границе Костромской и Ярославской областей. Мечтал стать морским лётчиком, но не прошёл по здоровью: у меня врождённое сужение лобных пазух. В Костроме было химучилище, я отправил вместо себя друга сфотографировать эти лобные пазухи — и поступил. Когда закончил, захотелось романтики, пошёл в ВДВ.

Химиком-десантником прослужил восемь лет. Побывал в Афгане. Не стремился туда, но и отказываться не стал. 20 месяцев там пробыл. Много всего было... Вот маленький эпизод. Я был начальником автомобильной колонны: перевозили продукты, боеприпасы и прочее. У меня солдат взял с духов денег за два мешка муки, а отдал один. Звонят мне: народ недоволен. Это значит, что в следующий раз обстреляют. Заставил солдата отнести второй мешок муки. Духи сказали, что вопросов нет. Своим детям я много об Афгане не рассказываю — тех, других историй оттуда...

После службы приехал в Москву. Открыл свою фирму — производственно-коммерческое объединение «Новокосинское». Продавали лес, деревообрабатывающее оборудование, кабели для телевизоров и много всего другого. Крутились как могли. Ещё я возглавлял Новокосинский союз ветеранов Афганистана, ну и был депутатом райсовета.

Ребята сказали: как мы тебе поможем, если ты на одной стороне, а мы — на другой

После Афганистана у меня был боевой настрой: хотелось что-то изменить. Так что к Ельцину я относился положительно. Нормальный сибирский мужик, который хочет сделать добро для народа. Когда на площадь засобирался мой сосед, тоже афганец, пошёл и я. О бизнесе или о партийной карьере мыслей в тот момент не было ни задних, ни передних. После Афганистана я и за свою жизнь перестал опасаться — не то, что за бизнес.

На площадь я в итоге пришёл одним из первых. Кто-то крикнул, что нужно размножить листовки. А у меня в офисе были два компьютера с принтерами — мне их как афганцу со скидкой продали. Распечатал 500 приглашений на митинг и вместе с детьми развесил у себя в Новокосино по подъездам. Потом снова пошёл к Белому дому.

Собралась уже приличная толпа – тысяч пять или шесть. Какие-то коммерсанты привезли еду. Водки или вина не видел. Я стоял недалеко от подъезда №9. Кто-то спросил, есть ли химики. Тогда все боялись применения если не химического оружия, то по крайней мере ядовитых веществ. Я отозвался.

Спросили, умею ли надевать противогазы, сказал, что умею. Меня провели в Белый дом. А там — хоромы! Двери красивые, паркет роскошный, ковровые дорожки повсюду. Меня провели в штаб, его тогда возглавлял генерал Кобец. Он говорит: будешь начальником химвойск России.

В Белом доме нашлись четыре ящика противогазов, нужно было раздать их защитникам. Противогазы надеваются по специальной размерной таблице. Измеряешь обхват головы, обхват подбородка и подгоняешь противогаз. Многие, конечно, на глаз подгоняют. Но это не по уставу.

Конечно, у меня таблицы подгонки с собой не было. Ну, думаю, позвоню своим ребятам в академию химзащиты. Первые двое ребят сказали: как мы тебе будем помогать, если ты на одной стороне, мы — на другой? Решили, наверно, что линия прослушивалась. Третьему знакомому я уже домой позвонил, и он мне помог.

Взял пять противогазов и пошёл в кабинет к Борису Николаевичу. Он как раз в этот момент выходил оттуда с Хасбулатовым. Ельцин оказался выше, чем я думал. Сказал только: «Мне сейчас некогда. Ты оставь мне самый большой противогаз и Хасбулатову такой же, потом разберёмся». Оставил им противогазы и пошёл к министрам.

20 августа в десять часов вечера меня вызвал начштаба Кобец. Оказалось, на Белый дом наступает десантная дивизия. 90 самолётов приземлились где-то в районе Можайки, в 60 км от Кремля. Как только я услышал номер дивизии, сразу понял: это мои ребята. Мы вместе служили. Не скажу, что испугался в этот момент. Сто два удара о землю (у меня столько прыжков с парашютом) ума не прибавляют. Но к страху привыкаешь.

Мы взяли чёрную служебную «Волгу» и поехали с ещё парой депутатов встречать колонну. Когда подъезжали, начался дождь. Колонна шла прямо по шоссе. Открыли лобовое стекло и высунули полосатую палочку, призывая колонну остановиться. Она не остановилась.

После Афганистана у меня была чёткая уверенность: войну нужно вести честно и лучше в неё не вступать, а попробовать договориться. Так что поехали искать того, кто согласился бы с нами поговорить.

Доехали до конца колонны. У них там в конце сломалась машина, её чинили командир подразделения с прапорщиком. Говорить с нами отказались. Поехали обратно. Видим в уазике едет красивый молодой генерал, герой Советского Союза Валерий Востротин. Хороший мужик, я потом под его началом в МЧС служил.

Номер медали наизусть выучил и ни секунды ни о чём не жалел

Востротин вышел из уазика под дождь: я, говорит, вам ничего сказать не могу, у меня свои цели и начальники. А рядом с ним стоит такой большой дядька. Полковник. Смотрю у него лицо какое-то знакомое. «Слушай, — говорит, — Аркадий, ты меня не узнал что ли?» Оказалось, мы с ним в Литве вместе служили. «Командир, ну надо этих парламентариев принять».

Командир принял. Велел дать сухой паёк, принести банку молдавского виноградного сока. Всю ночь стеной шёл дождь. А мы сидели и разговаривали до трёх утра, вспоминали прошлое. Когда стало светать, поняли, что колонна на Белый дом не пойдёт. В восемь утра генерал Грачёв передал по спецсвязи, что десантники москвичей давить не будут. Неплохой он был командир, конкретный. Через несколько лет его прозвали Пашей-мерседесом, но у нас все не без греха.

Позже мы на каком-то каблучке доехали до Моссовета. Там уже по случаю победы был сабантуйчик. Я в нём участвовать не стал и пошёл к Белому дому. Выяснилось, все списки на награды уже отдали и меня в них не занесли. Узнал, что у начальника штаба осталась печать. Так что он выписал мне справку о том, что я, действительно, защищал Белый дом. Но номер в справке не поставил, так как книгу учёта документов успел сдать в архив.

При встречах участники путча меня часто спрашивали, где моя медаль. Я отмалчивался. И восстановить её решился лишь в 2006-м. Вручал мне медаль уже губернатор Костромской области. Номер медали наизусть выучил: 02342. И ни секунды не жалел, что принимал участие в обороне дома правительства.

Сейчас я в Костромскую область вернулся. Сначала держали с женой магазинчик маленький в деревне, чтобы самим зимой не ждать хлебную машину. Потом товары первой необходимости стали продавать. У нас корова, телёнок, 15 куриц. Купил себе старенькую Chevrolet Niva. Дети ругаются: зачем, говорят, ты на такой ездишь. А только на такой и можно проехать. Дорог у нас в районе нет — одни направления. Зато, если начнутся раскулачивания какие, до нас вряд ли кто доедет.

Сергей Маричев, основатель компании AMT

До путча у Сергея Маричева был кооператив (один из первых в его родном Омске), который делал гитарные педали и миди-конвертеры. После распада Союза он ушёл в торговлю мороженой рыбой — это занятие приносило гораздо больше денег, чем гитарные примочки. К ним он вернулся только через десять лет. Два года назад «Секрет» рассказывал о бизнесе Маричева в материале «Жми фузз: Омский инженер обеспечивает весь мир гитарными примочками».

День, когда я побывал у Белого дома, мне запомнился в деталях, хотя он не был каким-то ярким или необычным.

Во время путча мои дети отдыхали у бабушки в Тверской области. Когда я узнал о происходящем, всё бросил, тут же купил билет на самолёт за 49 рублей и 21-го утром был в Москве. Тогда ещё не было никаких досмотров, до трапа ТУ-154 шли пешком, потом — три часа полёта.

Из Домодедово на электричке добрался до Москвы, доехал до Савёловского вокзала и там купил на вечер билет до станции Топорово. До поезда у меня оставался весь день, так что я как олень попёрся к Белому дому. Революционер, мать её. Это было на следующий день после трагической гибели людей.

Сейчас жалею, что всё произошло именно так

Я, честно говоря, не знал, где вообще этот Белый дом находится. Но попав в метро, я сразу пошёл в потоке людей. Все ехали именно туда.

На подходе я увидел, как народ скапливается какими-то группами. Но людей было не так много, как на майских или октябрьских демонстрациях. Может, потому что это была ещё первая половина дня. Ещё видел кучу военной техники и нагромождения хлама.

У самого Белого дома никакого оцепления не было. Мельком увидел на балконе Ельцина в бронежилете. От толпы узнал, что все ждут выступления. Пару часов его прождал, но не дождался и вернулся на вокзал, чтобы не опоздать к детям. А когда вернулся уже с ними, страна поменялась. Началась торговля.

Я стоял у Белого дома как простой обыватель, зевака. Никакой информации о происходящем у меня не было, так что принять какую-то сторону я не мог. Просто подсознательно понимал, что в стране происходят какие-то глобальные события, которые меняют мою жизнь и жизнь всех моих близких.

Сейчас я жалею, что всё произошло именно так. Союз развалили, провели антинародную приватизацию. Трансформация нам была необходима, но было бы лучше, если бы она шла постепенно. Как в Китае.


Ксения Леонова Специальный корреспондент Виктор Фещенко Специальный корреспондент 19 августа 1991 года за президента России не было стыдно. При участии Олега Хохлова

Иллюстрации: Наталья Осипова/«Секрет Фирмы»

Двадцать пять лет спустя комментарий немецкого журналиста Константина Эггерта специально для DW: Август 91-го - обреченная революция

Предисловие редактора сайта: Август 1991 года. Ельцин использовал романтиков, искренне верящих в "Свободу, Равенство, Братство", чтобы сначала испугать, а затем и возглавить бюрократов. А романтиков просто предали и забыли. Бюрократам романтики не нужны... Рекомендую прочитать интересный комментарий немецкого журналиста Константина Эггерта специально для DW к тем событиям, опубликованный в Германии...

Константин Эггерт специально для DW вспоминает августовский путч 1991 года и размышляет, почему боровшиеся тогда за свободу и демократию идеалисты сегодня чувствуют себя проигравшими.

Танки на Красной площади во время путча 19 августа 1991 г.

Танки на Красной площади 19 августа 1991 г.

Коммунистический режим укатил в историю на бронетранспортерах, оставив за собой запах солярки. 21 августа 1991 года мы стояли на Манежной площади с моей подругой Катей и наблюдали, как последние военные покидают центр Москвы.

"Вы только в народ не стреляйте!"

Всего за два дня до этого меня разбудил утром звонок университетского друга Алексея: "Петрович, просыпайся! В стране переворот!". Я поймал такси и по пути в редакцию газеты "Куранты", где работал, прикрепил к воротнику куртки маленький значок в виде российского триколора - чтобы самому себе доказать, что я не боюсь.

Но страх и ощущение, что все пропало, были в первый день путча очень сильными. Я, как и многие, топил эти эмоции в работе. Нашу типографию закрыли путчисты из ГКЧП, хотя саму газету не тронули. Мы вынуждены были печатать ее на ксероксе, а потом сами раздавали ее солдатам, которые сидели на броне своей техники на соседних перекрестках. Они охотно ее брали. "Вы только в народ не стреляйте!" - просили мы их. Помню, как один лейтенант сказал мне: "Не волнуйтесь, точно не будем". И это уже вселяло надежду.

И вот теперь мы с Катей стоим на Манежной и готовы расплакаться от счастья. От того времени сохранилось почти нереальное ощущение внезапно распахнувшейся двери в будущее, причем такое будущее, которое никому еще за несколько дней до того и присниться не могло. Мы впервые ощутили себя гражданами свободной страны. И, что важно, эту свободу мы добыли сами.

Украденная страна?

Константин Эггерт

Константин Эггерт

Сейчас я понимаю, что так чувствовали себя прежде всего жители столицы и Санкт-Петербурга. Россия по большей части так и не поняла, что произошло. Она спохватилась значительно позже и прокляла нас. Сколько раз за эти годы мне приходилось слышать от людей в разных городах России: "Вы украли у нас страну!".

Их можно понять. Преображенская революция, как некоторые до сих пор ее называют (19 августа празднуется церковью как праздник Преображения Господня) была финальным актом драмы, главные роли в которой играли москвичи, петербуржцы, жители Балтии, кавказских республик Союза и западной Украины.

Остальные граждане СССР наблюдали, как мы совместными усилиями добивались честных выборов депутатов, отмены шестой статьи конституции, санкционировавшей всевластие КПСС, принятия закона о средствах массовой информации. В конце концов, мы и вышли на улицы в августе 1991 года, чтобы не дать путчистам повернуть время вспять. Я не хочу сказать, что остальная страна состояла сплошь из реакционеров или равнодушных. Но великая антикоммунистическая революция 1991 года стала кульминацией усилий совсем немногих.

В тоске по империи

Это и есть главная причина ее поражения. Меньшинство хотело свободы и демократии. Их до сих пор желают, по разным данным разных опросов, от 10 до 15 процентов населения. Большинство же мечтало о заполненных полках магазинов, американских боевиках и развлекательных шоу на ТВ - и чтобы без партсобраний.

 

Его трудно винить. 74 года коммунистического террора разной степени интенсивности повлияли на нас настолько сильно, что, как я сейчас понимаю, демократическое движение в России моей молодости было практически обречено на поражение. Да, Ельцин не провел реформу армии и спецслужб и не хотел люстрации - но некоторые другие посткоммунистические страны обошлись без них. Да, приватизация была несправедливой - но других в природе не существует. Да, Запад поддерживал в России нравившихся ему политиков, а не создание институтов - но что по-настоящему могли тогда сделать США и Западная Европа?

Все эти причины вторичны. Первична - неизжитая тоска по империи, принадлежность к которой компенсировала убогость советской жизни. Нынешняя власть это прекрасно понимает, потому что сама испытывает такие же чувства. А еще интенсивно культивируемый государственной пропагандой цинизм - циник не верит в возможность изменить мир к лучшему, и тем власти очень удобен. Ну, и генетический советский страх перед возможными репрессиями - куда же без него? Эпоху не обманешь. Сегодняшние заоблачные рейтинги президента и общее согласие людей с внешне- и внутриполитическим курсом Кремля значат лишь одно: нынешние руководители выражают настоящее мнение россиян. А мы, постаревшие и все более малочисленные участники "Преображенской революции", - нет. Возможно, пока нет.

Память о будущем

Ведь любые масштабные перемены в жизни народов - всегда результат действий меньшинства, поймавшего ветер истории. Очень хочется думать, что, на самом деле, мы четверть века назад опередили время. Кто станет следующим, кому удастся "почувствовать момент"? Новые "левые"? Националисты? Левые, которые вдобавок еще и националисты? Вообще какие-нибудь "приморские партизаны"? Не исключено. Или все же страна проснется к нормальной, свободной и мирной жизни? Поверить в это трудно, но не верить - невозможно.

Перемены грядут довольно скоро. Но никто не может знать, какими они будут. Что остается нам? Только одно: не забывать, частью чего мы были и не поддаваться цинизму. Те, кто дышал воздухом 1991-го - хранители воспоминаний о времени, когда слова "свобода" и "демократия" не были пустым звуком. Я живу надеждой, что эта память рано или поздно кому-то пригодится.

Автор: Константин Эггерт - российский журналист, ведущий программ телеканала "Дождь". Автор еженедельной колонки на DW. Константин Эггерт в Facebook: Konstantin von Eggert

20.08.2013 Приглашаем в Москву 22 августа в 19:00 на площадь Революции на концерт, посвященный Дню государственного флага России

22 августа в 19:00 на площади Революции начнётся концерт, посвященный Дню государственного флага Российской Федерации.

В мероприятии примут участие известные музыкальные исполнители Александр Маршал, Денис Майданов, а также группы «Челси», «Республика», «Город 312» и другие.
Ведущие концерта — Ольга Баталина и Дмитрий Губерниев.

Место сбора: г. Москва, м. Площадь Революции (выход в сторону ул. Никольская), на выходе рядом с метро. Время сбора: с 17:00

ВХОД СВОБОДНЫЙ

19.08.2011 Газета "Труд": Первый день было страшно, а потом смешно

Четыре дня августовского путча 40 собственных корреспондентов в Союзе и 20 собкоров-международников «Труда» освещали события у здания Совмина СССР (Белого дома) и реакцию на них в мире.

«Вчера в полдень у Белого дома состоялся многотысячный митинг… к собравшимся постоянно присоединялись колонны демонстрантов», — писали 21 августа на страницах газеты Николай Дорофеев и Николай Кишкин. «В Ленинграде шумно», — телеграфировал о реакции на ввод чрезвычайного положения ГКЧП корреспондент Дмитрий Струженцов. В Ереване, по сообщению Гагика Карапетяна, было решено: «В какую бы сторону ни качнулись весы ситуации в центре, курс Армении на достижение независимости останется неизменным». Харьков, Волгоград, Донецк, Бишкек, Вильнюс и многие другие города Союза попытку переворота встретили «безразличием».

Сами корреспонденты вспоминают, что редакция стояла перед важнейшим в своей 70-летнейистории решением — занять позицию ГКЧП или официальной власти. «В первый день, когда военная техника вошла в Москву, было страшно, а потом смешно», — рассказывает первый заместитель главного редактора «Труда» в тот год Юрий Совцов. Выбор был сделан. «На следующий день после путча мы впервые выпустили номер без оглядки на цензуру», — вспоминает первый заместитель ответственного секретаря в 1991 году Юрий Варламов.

«Поначалу мы приняли линию ГКЧП, но потом одумались»

Юрий Варламов, в 1991 году — первый заместитель ответственного секретаря газеты «Труд»:

— Я непосредственно участвовал в создании номеров газеты с 20 по 23 августа 1991 года. Утром 20 августа, когда мы приехали на работу, были распространены три документа ГКЧП — о создании комитета, о введении чрезвычайного положения и об ограничении перечня выпускаемыхобщественно-политическихизданий. Из постановления ГКЧП выходило, что освещать события разрешалось «Правде», «Известиям», «Советской России» и «Труду». Остальные издания, ряд телеканалов и радиостанций были прикрыты. Весь вопрос для нас состоял в том, как освещать и как смотреть на происходящие события.

Поначалу — в номере от 20 августа — мы на первой полосе разместили документы ГКЧП. Но позже в редакции было решено: мы, конечно, должны напечатать постановления ГКЧП, но скромнее. В последующих номерах мы четко придерживались одной линии — давали всю возможную информацию о событиях, но воздерживались от каких-либооценок. При этом старались держать курс на демократию.

Корреспонденты в Москве передавали информацию от здания Совмина СССР, а собкоры в союзных республиках и других странах сообщали о реакции на путч. Получалась интересная картина: как оказалось, вся заваруха происходила в Москве, а на периферии попытка переворота была воспринята с безразличием.

После 21 августа, самого напряженного дня, стало ясно: гэкачеписты не выстоят. Номер от 22 числа вышел с шапкой «Демократия выстояла!». Помню, что в тот день работали до глубокой ночи.

Замечу, что для большинства журналистов было ясно — точка невозврата для СССР пройдена. Сам факт того, что на улицы Москвы выведены танки, не сулил ничего, кроме гражданской войны. Но благо, что военные и митингующие у Белого дома не были настроены на вооруженное противостояние, и все обошлось малой кровью. Командир подразделения «Альфа», сыгравшего огромную роль в тех событиях, Михаил Головатов тогда сказал, что его подразделению потребовалось бы не более 30 минут для того, чтобы разогнать митинг у здания правительства. Но они на это не пошли.

Если же говорить о выборе, который сделал каждый из нас, то для меня было все предельно ясно. ГКЧП ничего хорошего собой не представлял. Тем более что они сами предопределили свое поражение. Если хочешь удержать власть, нужно действовать жестко, а они были аморфны.

После 23 августа журналисты впервые вздохнули свободно. Мы наконец смогли освещать тот негатив, который был в стране, но долгие годы замалчивался. Ведь мы работали в условиях цензуры. Был такой Главлит, он ставил свою печать на полосы газеты. А после отмены цензуры большая ответственность ложилась на редакторов и корреспондентов, поскольку с тех пор мы отвечали за каждое написанное слово. Появилось множество охотников отображать ту жизнь, которая в действительности была.

«Момент после путча был самым ярким в моей жизни»

Юрий Совцов, в 1991 году — первый заместитель главного редактора газеты «Труд»:

— Когда случился переворот, я ехал с дачи в Москву. Ехал и думал, что, если сейчас редакция примет решение подчиниться ГКЧП, я просто уволюсь. Мне все это надоело уже, к тому времени, а точнее, в июне 1991 года, был закрыт журнал «Родина», который я издавал. Это былобщественно-политическийжурнал с демократическими взглядами и авторами. Он вызывал дикое раздражение в ЦК КПСС, в результате меня выгнали с должности, а журнал не дожил до путча.

Но когда я приехал в редакцию, главным редактором «Труда» Александром Потаповым уже было принято решение не подчиняться ГКЧП и давать объективную информацию. Был единственный номер от 20 августа, когда мы опубликовали — наверное, с перепугу — три постановления ГКЧП. А после в редакции окончательно утвердились демократические силы.

На улицах в те четыре дня, конечно, было неспокойно. Помню колонны военной техники, которые направлялись штурмовать «Останкино». Но для меня не было загадкой, чем закончится переворот. Я как журналист знал этих гэкачепистов, особенновице-президентаСССР Геннадия Янаева, знал, на что они способны. Они вообще не успели ничего сделать, это был сплошной балаган. В первый день было страшно, а потом смешно смотреть на членов ГКЧП. Они тряслись как будто с похмелья или от страха. Провинция, в силу того что там медленнее все эти процессы шли, восприняла ГКЧП равнодушно, а некоторые даже поддержали.

Вообще-топосле путча наступил самый яркий момент в жизни. После августа 1991 года страна была готова пойти по новому пути в сторону нормальной демократии и рынка. Но шанс, как у нас говорится, профукали. Президент Борис Ельцин после путча вообще не появлялся на публике месяца два — праздновал победу, пил, попросту говоря. С одной стороны, это было незабываемое чувство победы и перелома, но потом последовала горечь от действий новых властей.

«Когда пришел ГКЧП, моей семье предложили политическое убежище в Чехословакии»

Рустем Урманцев, в дни августовского путча — собственный корреспондент газеты «Труд» в Праге:

— В те дни чешское телевидение не показывало «Лебединое озеро», как в СССР: один за другим транслировались репортажи из Москвы. Я звонил в редакцию, но мне отвечали: жди указаний, они скоро последуют. В чешских СМИ информация была однозначная и точная: в России произошел контрреволюционный путч.

20 августа мне позвонили из газеты «Руде право». Они опрашивали советских журналистов, аккредитованных в Праге, в связи с путчем. Я ответил, что отношусь плохо и полностью отрицаю намерения ГКЧП. Собкор «Известий» Леонид Карнилов заявил «Руде право», что в случае победы ГКЧП он немедленно попросит политического убежища. Утром 21 августа советский посол в Чехословакии Борис Панкин срочно собирает расширенное совещание и зачитывает письмо в Центр, в котором резко протестует против действий гэкачепистов. Он поблагодарил некоторых журналистов за поддержку.

Конечно, мы рисковали,все-такиу всех были семьи. Однако нельзя сказать, что итог путча был непредсказуем. Вскоре ситуация разрешилась, Панкин стал министром иностранных дел СССР, а затем и послом в Великобритании.

Пражская общественность собралась после поражения ГКЧП на главную площадь, и тысячи людей праздновали вместе с нами победу. Узнав о том, что я советский журналист, мне стали жать руки. Настроение было как при полете Гагарина в космос. Но резкого изменения отношения к советским гражданам не произошло, это был одномоментный всплеск радости. Потом он сошел на нет.

Интересная деталь: в дни путча, когда ГКЧП еще не был свергнут, ко мне в Прагу летели дети. По прилете в аэропорт Праги их спросили, не хотят ли они попросить убежища. То есть чехи всем приезжающим из СССР предлагали политическое убежище.

«Местонахождение захвативших власть в СССР людей не знали даже их помощники»

Виталий Головачев, в дни августовского путча — политический обозреватель газеты «Труд»:

— Я был лично знаком с одним из участников ГКЧП,премьер-министромВалентин Павловым, хорошо знал его помощников, разумеется, брал у него интервью. Когда у Дома правительства начались известные события, главный редактор «Труда» Александр Потапов, зная о моих хороших отношениях с премьером, утром 20 августа попросил меня позвонить ему и выяснить, чего они вообще хотят, каким курсом пойдут. А надо сказать, что, по дошедшей до нас тогда неофициальной информации, даже по слухам, ГКЧП планировал закрыть все газеты, кроме «Известий», «Правды» и «Труда».

С одной стороны, для нас такой исход был бы крайне неприятен — по сути, мы бы расписывались в верности ГКЧП. С другой стороны, в такой ситуации мы могли хотя бы стараться освещать события объективно. Поэтому редакция пыталась понять, какой тон держать в материалах. Так вот, я стал набирать телефоны помощников и в ответ услышал довольно странную информацию. Оказывается, Павлова нигде не могли найти. Я звонил ему домой, звонил в автомобиль личному шоферу, делал звонок по спецтелефону, так называемой вертушке, в его личный кабинет в Кремле (тот самый, который ранее занимал Сталин). И никто не мог сказать, где находитсяпремьер-министрСССР. Вы представляете?!

То есть человек, который в числе участников ГКЧП взял власть в стране в свои руки, находился в недосягаемости. И личные помощники не лукавили, я их хорошо знал, им не было известно местонахождение начальника. Они сами находились в растерянности. Потом выяснилось, что у Павлова был гипертонический криз, скорее всего, он даже принял перед этим на грудь. И вот тогда мне стало ясно, что ГКЧП обречен. У них все валилось из рук, все делалось топорно, непродуманно. Правда, это совсем не было очевидно в регионах. С мест от партийных начальников и исполкомов шли телеграммы (и я их сам держал в руках) с изъявлениями верности ГКЧП. Ничего удивительного — ведь революции делаются в столицах. Сейчас, спустя 20 лет, моя личная оценка тех событий не изменилась. Но я уверен, что за прошедшие годы страна свернула с того пути демократии, на который встала в 1991 году. И если бы сейчас в Москве организовали новый ГКЧП, мало кто пошел бы защищать Белый дом.